Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2009 № 5-6

Во мраке осеннем не видно ни зги  —
Затянуты окна дождём…
Но… дремлет собака у правой ноги,
А кошка — за левым плечом.

Мурлыча, она коготками плетёт
Незримого кружева свет  —
Собака сквозь дрёму тихонько вздохнёт,
Как будто бы кошке в ответ.

По диагонали от пят до виска
Сквозь сердце струится тепло,
И тает, и тает ночная тоска
Осеннему мраку назло.

Когда я умру, непременно воскресну  —
не ждите меня ни в раю, ни в аду.
Я буду медведем скитаться по лесу,
волчицей степной по оврагам пройду.
А может быть, выгнув блестящую спину,
в морские глубины с улыбкой нырну  —
и радостно встретят собратья-дельфины
родную, заблудшую в людях сестру…

И кем я ни буду  —
змеёй или рысью,
орлом или мышью, жирафом, слоном  —
мне только бы
справиться с главною мыслью,
о чём я мечтала в обличье людском:
рычаньем, шипением, клёкотом, писком
над степью, над лесом, над поймами рек
взлетит моя весть
об опасности близкой,
названье которой одно — человек!

Ноздрями нащупав отравленный запах
гордыни и алчности,
злобы и лжи,
зверям объясню, как на пальцах,
на лапах:
спасайся, беги, затаись и лежи!
Капканы и ямы, облава, охота
да минут, зверьё моё милое, вас…
И буду я счастлива, зная:
кого-то
пророческий оклик
от гибели спас.

Срывая с души позолоту и копоть,  —
как сладко и просто!
Без лоска и маски, раскинув объятья,
с любовью взывать: где вы, милые братья,
где, нежные сёстры?

Но всяк усмехнётся и посторонится,
главою качая.
Ему всё едино — любовь или похоть  —
скорей предпочтёт позолоту и копоть,
с собою сличая.

Плачет Ярославна
на стенах Путивля,
плачет и горюет:
Возвратись, мой ладо!

Минули столетья  —
на Руси всё то же  —
горько бабы плачут:
Возвратись, мой милый!
Возвратись с гражданской,
возвратись с Великой,
возвратись с Афгана,
возвратись из Таджа,
из Чечни горючей,
названной конфликтом,  —
возвратись весёлым,
добрым, невредимым.

Чтоб жену покоить,
чтоб ласкать детишек,
чтобы мать утешить,
отереть ей слёзы,
чтоб отца продолжить
в том, что не успел он,
чтобы дом построить,
чтобы сад взлелеять…

Милый мой защитник,
возвращайся с миром.
Защитил Отчизну — защити меня ты!
Огради от трудностей
этой сложной жизни  —
и тебе я молча в ноги поклонюсь.

Послушай, охотник, Ты — Бог! Я — простая лисица,
Одна из немногих, что выжили прошлой зимой,
И буду Тебя неустанно просить и молиться,
Чтоб Ты не гонялся с собаками нынче за мной.

Мой лес поредел, но нашла я себе за пригорком
Уютное место — не сразу его разглядишь!
Построила дом, а по-вашему, вырыла норку,
Лисят родила и поймала им первую мышь.

Охотник, Ты — Бог, и Жена Твоя — тоже Богиня,
Одетая в бархат, в шелка, с бриллиантом кольцо…
Неужто мой сын, мой любимый лисёнок, погибнет,
Чтоб мехом пушистым её обрамлялось лицо?

Гринпис далеко, и не сможет за нас заступиться  —
Помилуй, Охотник, меня и малюток-лисят!
Земля велика, только где нам спастись и укрыться,
Когда милосердия люди иметь не хотят?

Исчезнут леса, обмелеют ручьи и озёра,
Порвётся с разумной природой незримая нить  —
И полчища крыс и мышей завоюют Твой Город,
И некому будет семейство Твоё защитить.

Баланс опрокинется. Всякое может случиться  —
Богиня, которую Ты ублажал и ласкал,
Однажды посмотрит в глаза тебе серой волчицей
И явит внезапно надменный звериный оскал.

Высокий каблучок, до пяток шуба кунья,
колечко и колье, удачный макияж…
В работе ты строга,
с друзьями — хохотунья,
и сорок семь твоих тебе никак не дашь.

Но с некоторых пор тебе тревожно спится  —
в двенадцать по ночам,
сжимаясь от тоски,
ты чувствуешь во тьме,
как шуба шевелится
и, падая, стучат по полу коготки…

Неужто это въявь?
Быть может, только снится?
Как будто им дано мгновение на сбор,
проворны и легки,
куница за куницей
взлетают на постель, в лицо уставив взор.

Они пришли гурьбой,
превозмогая полночь,
сквозь шорохи листвы,
сквозь синь таёжных рек,
тоской звериных душ
стремясь твою наполнить,
надеясь, что в тебе проснётся человек.

Наутро, как всегда,
из дома выйдешь гордо,
забыв ночной кошмар, нимало не скорбя,
Но полночь… настаёт!
И подступают к горлу
все сорок семь куниц,
убитых для тебя!..

Комариная ночь
Под крышей душно.
Одеяло
забрав с собой, спускаюсь в сад.
А там уже готовят жало  —
со всех сторон, звеня, грозят.

Вооружившись веткой длинной,
как тот дикарь
с кольцом в носу,
я этой пляске комариной
урон жестокий нанесу.

Что, камарилья,
не хотела
вкушать ночных цветов нектар,
тебе подай живое тело?
Так получай же
мой удар!

Но что такое?
Тёплый ветер
развеял всех моих врагов…
И лунный шар,
спокойно светел,
раздвинул шторы облаков.

Ложась на шёлковые травы,
струится
серебристый свет
и вырезает для забавы
из тьмы
деревьев силуэт.

Чуть задержался на окошке,
потом
нырнул в бадью с водой,
вот расплескался звёздной стёжкой
и манит,
манит за собой…

Поглощена очарованием,
плыву
сквозь лунные миры…
И упускают со стенаньем
ночную жертву
комары!

Нет ничего смелее,
Нет ничего нежней,
Чем эта малая малость  —
Сердце в груди моей.
Мне бы уткнуться оземь,
Мне б о тебе рыдать  —
Мечет бледная осень
Неба тугую прядь,
Ветром промокшим гонит
Снег по моей земле.
Там проплывают кони,
Всадник маячит в седле,
Стонет в ночи собака,
Белый лёд по степи…
Только не улыбайся…
Не улыбайся, спи.

Гусенька мой, гусенька,
принеси мне пёрышко!
Знал бы ты, как грустно мне
на чужой сторонушке.
Здесь старушки сирые,
старички убогие,
по сугробам рыскают
волки длинноногие,
темнота за окнами
чёрным дымом стелется,
дверь скрипит и хлопает,
огонёк не теплится…

На родной сторонушке  —
солнце незакатное!
Брось мне с неба пёрышко  —
полечу обратно я!
Там шелкова травушка,
там цветёт чабрец,
там живые матушка,
братик и отец…

Дуну я на пёрышко
и легко порхну,
как в цветное стёклышко,
в давнюю весну.

Меня позвали — я пришла.
Но вот последняя страница,
а значит, нам пора проститься,
И в ожидании душа
трепещет.
Что в моих листках
найдёт себе читатель праздный?
Кого-то рифмой несуразной
кольнуло.
Кто-то впопыхах
вопит: «Куда глядит цензура?
От баб — одна макулатура!»
А кто-то книжку полистал
и вообще читать не стал.

Но каждый, кто хоть что-то пишет,
единственным желаньем дышит,
одна мечта его влечёт,
что кто-нибудь стихи прочтёт,
как драгоценное посланье,
как откровенное признанье,
и кто-то, голову клоня,
прошепчет: «Это про меня»…